Эти нежные розы в её руках

И белая скатерть на столе, и шторы на окнах, и наши лица озаряются тогда нежнейшим светом, словно в комнате кто-то зажёг большой розовый фонарь. Для меня и по сей день остаётся загадкой — откуда Она приносит эти цветы, ведь нигде в округе я не видела обильно цветущих розовых кустов.

Она говорит, что чай из лепестков розы полезен для сердца. И потому мы обрываем лепестки с цветочных головок, высыпаем их на старые газеты и раскладываем сушиться по всем подоконникам и свободным столам в доме. Мы возьмём их с собой, когда будем уезжать, разложим дома по стеклянным банкам и будем всю долгую зиму пить розовый чай. По утрам я буду открывать банку, слушать таинственное шуршание лепестков и вдыхать запах летних дней, прожитых рядом с ней. Из-за того, что Она плохо знает русский, а я армянский, мы никогда толком не разговариваем друг с другом.

Да и видимся-то мы всего лишь раз в году — летом. — Ты давно могла выучить армянский, — говорят мне. — Я давно могла выучить армянский,- соглашаюсь я,- но мне хочется не учить, а узнавать. Джур – это вода. Джур, джур, джур,- повторяю я и слышу, как поёт в ущелье горный ручеёк. Хндзор — это яблоко, и, кажется, что это не название плода, а звук, который издаёт яблоко, когда его надкусывают. Амар – лето, но произнося это слово, я вижу один-единственный день — светлый, тёплый, прозрачный и бездонный, как небо в горах… Я берегу эти слова, я перебираю их, как простые гладкие камешки, которые собираю уже много лет.

Они живут в карманах моих пальто и курток, их можно найти среди книг на полках, в цветочных горшках на подоконнике. Иногда я засыпаю, зажав в руке какой-нибудь из них, и мне снятся удивительные сны. Например, что Она — это я, что в щели моего дома задувает холодный ветер и нет рядом никого, кто мог бы сказать мне «бари гишер», то есть «доброй ночи». Гишер… Какое таинственное слово.

Так могли звать змею, которая жила в доме, где прошло Её детство. Змея являлась по ночам, тихо проползала по одеялу из овечьей шерсти, которым были укрыты дети, спящие на полу вповалку, и пила молоко из блюдца, оставленное для неё в углу комнаты. Я сплю, зажав в руке белый камешек и вижу во сне женщину, спящую в продуваемом ветрами доме.

Какая разница кто это — Она или я, если ветер, проникая в щели старого дома, шепчет «гишер», и легонько пробежав по одеялу из овечьей шерсти, заставляет поверить эту женщину что она не одна, что рядом с ней спят её братья и сёстры, что ветер — это змея, а змея — это ветер, что чай из лепестков розы, растущей в неизвестно каких полях, делает сердце крепким и терпеливым. И я перестаю верить в силу слов, которых я не знаю и сожалеть о длинных несостоявшихся разговорах.

Потому что однажды почувствовала, что веду с ней непрерывный внутренний диалог, который соткан не из слов, а из какого-то тихого, но упорного прорастания в мою душевную ткань чего-то неизбежного. И моей готовности принять это неизбежное.

Я чувствую, как постепенно становлюсь Ей. Так куст шиповника, с привитой к нему почкой, становится кустом чайной розы. Варт- армянское имя розы. Это слово похоже на птицу, выпорхнувшую из клетки, на тихое восхищение, вырвавшееся из груди, на раскрывшийся поутру бутон цветка, на сердце человека, распахнутое для любви. Сирт — сердце. Март – человек. Варт, сирт, март — загадочное созвучие слов, подобное заклинанию. Роза, сердце, человек…. В моём сердце растёт розовый куст. Я всё чаще и чаще чувствую уколы его упрямых колючих веточек. И кажется, что её немного и я, наконец, пойму откуда Она приносит по утрам эти прекрасные нежные розы…